[grotto-tesk]

На днях перечитала "Новый дозор".
Надя — дитя обмана? Интерсно, это потому, что ей судьбу переписывали?
Или потому, что на самом деле Антон не любит Свету, а она в своё время его приворожила?(О чём, кстати, даже Арина говорила!)

На этой волне написался драббл: Тигр не вытащил Антона, и они с Ариной навечно остались в СВ

Название: Вечность
Пейринг: Антон/Арина, Антон/Завулон
Рейтинг: G
Жанр: POV
Размер: Драббл

читать

Саркофаг Времён захлопнулся, отсекая нас с Ариной от окружающего мира.
Навеки.
Навсегда.

Круглый зал с белоснежными стенами, высокий, недосягаемый потолок-купол, мраморный пол, не тёплый и не холодный, просто нечто, на чём можно было находиться. Он не нагревался, когда на нём долго сидели, не хранил надписей и царапин, которые, эксперимента ради, мы с Ариной оставляли на нём. Такой была наша темница, ловушка, в которой нам предстояло коротать вечность.
Мой выбор.
Моя вина.

– Ты ненавидишь меня, Арина?

– У нас впереди целая вечность, дозорный. Для ненависти ещё будет время.

Мы изнывали от скуки. Порой даже выдумывать небылицы становилось невыносимо, и тогда мы молча лежали и смотрели в белый купол. Тогда кто-нибудь из нас запускал под потолок десятки огненных фигурок: фей, драконов, жар-птиц… Подобному заклинанию не учили в Дозорах, это была наша с Ариной модификация файербола, доступная не только высшим, которые могли играть с силами, как им заблагорассудится, но и обычным иным.

– Как думаешь, сколько гениальных изобретений не увидят свет только потому, что их создатели заключены в Саркофагах?

– Полагаю, немного. Это заклинание использовалось всего четырежды. То есть, включая нас, всего восемь иных. Вряд ли каждый вынашивает в голове прогрессивные идеи. Да и нашу забаву едва ли можно назвать «гениальным изобретением».

– Возможно, Антон, возможно. Но имея в кармане вечность…

Мы запускали друг в друга опьяняющие заклинания, а потом кружились в танце, натыкались на белоснежные стены и смеялись, и плакали, и падали, разбитые, на равнодушно-мраморные плиты.

– Антон, – мы лежали на полу и ждали, пока купол перестанет кружиться у нас над головами, – мы должны найти себе занятие, а не то свихнёмся.

Я хмыкнул. Мне в голову приходил только один вариант времяпрепровождения для мужчины и женщины в этом стерильном склепе.

– Фи, чароплёт, – хихикнула Арина, догадавшись о моих мыслях, – Секс это, конечно, дело хорошее, но мы с тобой ещё успеем осточертеть друг другу. Если начнём сейчас, человеческой фантазии нам и на полвечности не хватит.

Я был склонен с ней согласиться.

Много времени мы проводили в сумраке. Бывали моменты, когда мне мерещились внимательные холодные глаза, наблюдающие за мной из глубины. По коже пробегал холодок безысходной надежды. Я предпочитал игнорировать это чувство.

– Ты тёплый.

– Да.

Когда мы в первый раз занялись любовью, оба были на грани срыва. Не знаю, сколько времени к тому моменту мы провели в Саркофаге. Может пять лет, а может, сотню. Но мы уже совершенно точно чувствовали, что становимся единым созданием: четырёхруким, двухголовым, даже ауры наши, кажется, слились. Так отчего бы телам не проделать то же самое?

– Скажи, а когда ты говорила, что Светлана приворожила меня, ты шутила? – спросил я как-то.

Голова моя покоилась у Арины на коленях.

– Нет, Антон, – она погладила меня по отросшим волосам, – Не шутила. На тебе действительно мощный приворот. Был и есть. Теперь гораздо слабее, конечно.

Я закрыл лицо ладонями. Мне было и смешно, и страшно, и грустно. Обижаться на Свету я отчего-то не мог.

– Снимешь?

– Нет.

– Ладно.

Я часто кричал в сумраке. Арина в такие моменты уходила слоем ниже или выше, чтобы не мешать мне изливать душу. А я выл, звал кого-то, грозил кому-то, и меня не оставляло ощущение зуда между лопаток, какое бывает, если кто-то очень долго смотрит вам в спину пристальным взглядом.

– Как думаешь, вечность это много?

– Чёрт её знает.

– Мне кажется, она совсем маленькая.

– Влюблённые иногда говорят, что им было бы мало целой вечности.

– Мы-то не влюблённые.

– Точно. Не они.

Когда я в первый раз услышал голос Завулона, тот был очень, очень занят. Я слушал его стоны и тяжёлое дыхание, и не знал, куда себя деть.

– Эй, можешь потише? – собрав всю волю в кулак, пробормотал я.

Завулон, наверное, подлетел к потолку. Я мысленно посочувствовал ведьме, извивавшейся под ним.

– Городецкий? – услышал я растерянный голос, – Но ты же…

– В Саркофаге Времён, – закончил я за него.

А Завулон, кажется, запаниковал, потому что в следующий момент вместо его голоса я слушал ретрансляцию какого-то Московского радио. Песни там по-прежнему крутили отвратные. Арина этот эпизод никак не прокомментировала, хотя я уверен, ей стоило огромных трудов слушать безголосых певичек часы напролёт.

– Антон, если ты слышишь, говори со мной.

– Завулон вернулся, – радостно оповестил я Арину.

Арина посмотрела на меня с ужасом, и по её вытянувшемуся лицу я понял, что Завулона она не слышит.
Я схожу с ума.
И Завулон в моей голове кричит, что он настоящий.
Слышишь, Городецкий, ты всего лишь сумел проложить связь из Саркофага Времён, что никому и никогда не удавалось, но это ведь мелочи, так? Верь мне, Городецкий, я настоящий.

– Ты говоришь с пустотой, Антон. Ты сходишь с ума.

Я упрямо мотнул головой.

– Он тут, Арина. Даже если "тут" означает всего лишь мою голову.

Я ласково погладил её по иссиня-чёрным волосам. Арина улыбнулась мне вымученной улыбкой. Мне было жаль её. У меня был Завулон. У неё был я один.

– Ты ненавидишь меня, Арина?

– ...

Когда мы в первый раз сразились, то едва не убили друг друга. Мы всё ещё оставались любовниками, а в моей голове прочно обосновался Завулон, но, когда мы сражались, я забывал обо всём. Саркофаг не позволил бы одному из нас так просто ускользнуть в смерть, а потому наутро (днём? ночью?) мы проснулись здоровыми и полными сил.

Арина радостно рассмеялась и поцеловала меня в подбородок.

– Хорошая встряска для нас, чароплёт!

– Она права, Городецкий. Глядишь, и трахаться поменьше будете, – пробурчал в моей голове Завулон.

Я расхохотался и обнял Арину.

Перед нами лежала вечность. Беспощадная, холодная вечность в идеально белом Саркофаге, где, стоило нам замолчать, тишина давила на уши, и уже спустя несколько часов каждый начинал слышать скрип вздымающейся грудной клетки, шорох век, похожий на шуршание бумаги, и осознавать, до чего это шумная вещь – кровоток. Но мы почти любили её, эту вечность, влюблено вглядываясь в стены, дарившие нам одни лишь муки.
Только мы.
Вечно.
И незачем было сходить с ума.
Ведь нас было четверо: я, Арина, Завулон в моей голове и вечность, развернувшаяся перед нами безграничной белой пустыней.